Первым же мифом о Джероме Дэвиде Сэлинджере, развеявшимся после его смерти, стала его репутация отшельника. Как выяснилось, он был не большим отшельником, чем, скажем, Солженицын в его американские годы, и гораздо меньшим, чем Пелевин или Пинчон. Он участвовал в жизни своего городка Корниш, штат Нью-Гэмпшир, посещая заседания в мэрии и воскресные обеды в церкви. Его жена занималась благотворительностью в местных масштабах. В 1996 году он даже вступил в переговоры с Роджером Лэтбери (Roger Lathbury), владельцем мелкого издательства, о возможной публикации одной своей повести, которая вышла в 1965 году в журнальном варианте в The New Yorker и с тех пор не переиздавалась. Когда Лэтбери и Сэлинджер встретились лицом к лицу в кафе Национальной художественной галереи в Вашингтоне, Сэлинджер порекомендовал Лэтбери взять суп с пармезаном. Пройдемся по этим фактам еще раз: самый знаменитый отшельник американской литературы не только ответил на письмо малоизвестного издателя. Он не только встретился с ним в музее в центре столицы. В кафе музея в центре столицы у него был любимый суп.
Да что говорить — стоит лишь взглянуть на заметку Джона Сибрука в том же The New Yorker за прошлую неделю. Выясняется, что Сибрук дружил с сыном Сэлинджера в колледже, и тот представил его отцу. В течение следующих 24 лет Джон и Джерри (!!!) смотрели вместе старые фильмы по домашнему проектору, играли в гольф в Вермонте, гуляли по китайскому району Сан-Франциско — какой-то голливудский монтаж «мы с Тамарой ходим парой», прости господи. Кстати, я и Сибрук в какой-то момент обменялись парой любезностей. Когда кто-то вроде меня может без особой натяжки сказать, что у него и Сэлинджера был общий знакомый, мантию отшельника с писателя явно пора снимать.
Уход Сэлинджера был, как оказалось, не от мира как такового, а только от самой бессмысленной и беспокойной его части: прессы. И я поражен — приятно поражен, — что ему это удалось. Боже мой, ведь он дожил до 2010 года, до века социальных сетей, микроблогинга, реалити-шоу, Gawker Stalker. До эпохи абсолютной и добровольной прозрачности и практического исчезновения частного пространства. Эпохи, в которую журналистика из подозрительной профессии превратилась в не менее подозрительное вселенское хобби. И победил всех. Никто из его друзей не проболтался своим друзьям, а если проболтался, то не проболтались они. Никто из прихожан в Корнише не выстучал посередине проповеди у себя на смартфоне OMG ull nvr guess who I'm sittin behind. Ни один фермер не решил попробовать себя в роли папарацци. Соседи, лавочники, работники ближайшей заправки в ответ на вопросы искателей Сэлинджера — а таких были сотни — все как один давали фальшивые адреса. Когда-то рядом с въездом на землю Сэлинджера стояла красная игрушечная остановка автобуса, которую писатель сколотил для своего сына. Эта деталь просочилась на посвященные поискам Сэлинджера веб-сайты; тогда один горожанин купил ее у семьи Сэлинджеров и поставил у въезда на свою собственность.
Что же получается? Что люди не так продажны, как я думал. Не все охочи до славы любой ценой, и многие способны хранить вверенную им тайну даже тогда, когда за этой тайной гоняется весь мир. Я, например, не уверен, что, проболтайся мне какой-нибудь Сибрук по пьяному делу, что уже двадцать лет дружит с Сэлинджером, я не превратил бы эти сведения в колонку на следующее же утро. Точнее, уверен, что превратил бы. Но моя собственная потенциальная подлость основывается в большой мере на предположении, что именно так на моем месте поступил бы каждый. Ну или хотя бы большинство. Теперь у меня в руках есть неоспоримые доказательства, что большинство так не поступило. И в этом плане смерть Сэлинджера оборачивается для меня жизнеутверждающим, но не слащавым хеппи-эндом: концовкой, достойной настоящего гуманиста. Как странно, прекрасно и правильно. #Лурк_книжный #lurkopub #lm
@Михаил Идов
